На самой знаменитой улице мира, т.е. Дерибасовской возле бара "Воронцов", стоит самый необычный памятник в мире, потому что на него каждый имеет право сесть. И никто не обвинит, что вы дурно воспитаны, потому что памятник - стул. А зачем еще идти в Городской сад в Одессе как не посидеть со вкусом?!
Так вот, в этом году посидеть на том стуле у вас есть особый интерес — ему исполняется ровно 75 лет, и можете не пересчитывать, вас не обманут. Вернее, юбилей не стула и даже не мастера Гамбса, который придал ему такое изящество линий. 75 лет всему гарнитуру, т.е. 12 стульям. Потому что 75 лет назад роман «12 стульев» начал печататься в журнале «30 дней». И если уж быть до конца последовательным, то история эта имеет далеко не косвенное отношение к городу, тоже не последнему под этим южным солнцем, короче, к Одессе. То, что самый веселый из великих романов написали двое одесситов, знает любой ребенок, а вот то, что писался он весело и даже с приключениями, — об этом можно догадываться, а подробности, как всегда, в журнале «Пассаж». Как полагает М. Жванецкий: надо как угодно изловчиться, но родиться в Одессе, а дальнейшее образование следует ехать получать в Москву.
Ильф и Петров
Илья Ильф и Евгений Петров изловчились и первую часть схемы выполнили филигранно. Тут, конечно, надо уточнить, что Одесса дала им совсем другие имена: Ильф был Ильей Файнзильбергом, и Петров, не сомневайтесь, тоже был не Петровым. Его подлинная фамилия в рассказе о юбилее романа еще сыграет существенную роль, поэтому не будем торопиться. Как все разумно предопределила Судьба, вернее, хитроумно запутала, можно видеть на примере Ильфа и Петрова. Дружно родились в Одессе, а для того, чтобы познакомиться, отправились в Москву. Так изловчиться надо еще постараться, но они уж постарались. Причем случилось знакомство в довольно экзотическом месте. В те 20-е годы в Москве имелся Дворец Труда (см. главу ХХІV «12 стульев»). Понятное дело, тот дворец был не Версаль, в него втиснулись редакции всевозможных советских газет и журналов, и здесь же, растолкав коллег, размещалась железнодорожная газета «Гудок» (вспомним «Станок» из романа). Особый для нас интерес представляет одна редакционная комната с загадочным названием «Четвертая полоса». О том, что там творилось, ходили самые противоречивые слухи. Например, одна курьерша всех уверяла, что там «шесть здоровых мужиков ничего не делают, только пишут». Шесть здоровых мужиков там работали с письмами слегка матерящихся трудящихся, превращая их в злободневные фельетоны с хулиганскими заголовками.
То, что не поддавалось никакому облагораживанию, тут же попадало в тут же висящую стенгазету «Сопли и вопли». В эту комнату заходить боялся даже сам главный редактор. Попасть на острый язык Ильфу, Петрову или Олеше, а именно их считала бдительная курьерша главными «бездельниками», никому не хотелось. Например, зачастил в «Четвертую полосу» молодой громоподобный поэт «с бараньей прической и нескромным взглядом». Имя у него было древнегреческое Никифор, а невежество — даже не древнее, а дремучее наше. Но стихов за сутки он рождал море, и это море безжалостно выплескивал на головы ни в чем не повинных литсотрудников заветной комнаты. Те вначале хихикали. — Смейтесь, смейтесь! — запальчиво восклицал вдохновенный халтурщик. — Посмотрим, что вы запоете, когда я кончу свою новую поэму. Я пишу ее дактилем! — Послушайте, друг мой, — пытался усмирить страсти Ильф, — хочу вас предостеречь: вы можете опростоволоситься в литературном обществе. — А что такое?! — пугался Никифор. — Вы говорите «дактиль», а это устаревший термин. Теперь он называется «птеродактиль». — Никифор, не слушайте вы Илью, — вступал в разговор местный художник Константин Наумович, до ужаса сердобольный человек. — Ильф вас разыгрывает. Птеродактиль — это допотопный ящер. — Я вижу, что мне морочат голову! — Константин Наумович тоже вас запутывает, — из своего угла встревал в разговор Олеша. — Он говорит «ящер» — а это болезнь крупного рогатого скота. Надо говорить «допотопный ящур». — Да я это и сам знаю! И спешил оповестить весь мир, что он пишет поэму ящуром. Этот малый перестал ходить в знаменитую комнату только после того, как узнал себя в авторе «Гаврилиады» Никифоре Ляписе-Трубецком из романа «12 стульев».
Встречи там бывали разные. В комнату «великой когорты» заглядывали Бабель, Паустовский. Частым гостем там бывал Михаил Булгаков, тоже подрабатывавший в «Гудке» писанием фельетонов, которые подписывал невыразительно «Г.П. Ухов». Но эта «невыразительность» восхищала обитателей «Четвертой полосы». Отважиться на такое в то время! Но, пожалуй, чаще других здесь бывал еще один одессит, рассказ о котором до поры мы приберегли. Это был Валентин Катаев. Здесь трудился его родной брат Женя, не пожелавший купаться в лучах славы своего родственника, уже ставшего довольно известным писателем. Так вот, Женя Катаев взял себе псевдоним «Евгений Петров». О том, как рождался роман «12 стульев», Валентин Петрович Катаев сам поведал честно, без прикрас. Поэтому маленькие пикантные подробности этой «сделки» никак не могут ни на кого бросить тень.
Все началось с того, что В. Катаев однажды узнал, что Дюма-отец был не только отцом, но и форменным рабовладельцем. Да, он держал группу «литературных рабов», которые разрабатывали придуманные Дюма идеи. Правда, перед тем, как стать шедеврами, те коллективно написанные рукописи правила рука мастера, т.е. Дюма. И вот Катаев польстился на лавры Дюма. Сюжет у него был. Правда, сюжет не ахти какой, сильно смахивающий на «Шесть Наполеонов» Конан Дойля. Только бриллианты хотелось спрятать не в гипсовую башку истукана, а во что-то более житейское, например, в стулья. В качестве «литературных рабов» одесский Дюма выбрал своего брата и его коллегу Илюшу Ильфа. Змеем-искусителем он был отменным: — Есть отличная тема — стулья. Представьте себе, в одном из стульев запрятаны ценности. Их надо найти. Чем не авантюрный роман?! Каждый из вас разрабатывает сюжет самостоятельно, а я все собираю воедино. Кстати, гонорар делим на троих поровну.
Соблазн был велик — увидеть свое имя не под каким-то фельетоном, а на обложке книги. Плюс гонорар, тоже не фунт изюма! И грехопадение свершилось. Бросив через плечо: «Командовать парадом буду я!» — змей-искуситель отправился на Зеленый Мыс под Батумом сочинять водевиль для Художественного театра. Но как писать? Как сюжеты двух авторов сделать одной цветастой нервущейся нитью? Опыта не было никакого. — А может быть, будем писать вместе? — робко предложил Ильф.
— Как же вместе? По главам, что ли? — Зачем. Одновременно каждую строчку вместе.
И начался каторжный труд, до которого не додумались еще ни на одной каторге мира. Имя ему — соавторство. Обсуждение каждой строчки — это сколько же надо сил, не говоря о времени! Уже одну первую строчку новые соавторы обсуждали час. Пока Ильф не взмолился: — Да пусть будет просто и старомодно — «В уездном городе N».
Во Дворце Труда заканчивался рабочий день. Служащие мчались в маленькую столовку на Варварской площади за фальшивым зайцем и пивом «только для членов профсоюза». А в комнате «Четвертой полосы» до трех-четырех часов ночи не гас свет. Там бодрствовали, а, по сути, жили трое: Илья Ильф, Евгений Петров и Остап Бендер.
Самое забавное, что в начале главным героем романа должен был стать бывший предводитель дворянства Киса Воробьянинов. Авантюристу Остапу Бендеру отводилась маленькая эпизодическая роль. Но командовать парадом он любил и умел. Он так настоятельно проникал в каждую главу романа, что авторам пришлось смириться с его присутствием и главенством.
Еще в Одессе, где Ильф любил бывать на всяких поэтических вечерах, он познакомился с одесским поэтом-футуристом Натаном Шором, творившим под псевдонимом Анатолий Фиолетов. Тот был талантлив, но его ждала печальная судьба. В обостренно-бандитские годы Одессы как-то ночью он получил пулю, произошла трагическая ошибка: одного из бандитов ввела в заблуждение фамилия Натана. Такую же фамилию носил его брат Остап Шор, сотрудник уголовного розыска, сильно насоливший Мишке Япончику. По словам В. Катаева, соавторы «12 стульев» полностью сохранили черты Остапа Шора: его атлетическое сложение, тонкую иронию и приличную эрудицию, почерпнутую в гимназии Илиади, присвоив все это своему Остапу Бендеру. Поэтому он и получился таким живым, этот изящный авантюрист. Конечно, это вызвало негодование принципиальной советской критики — как мог авантюрист быть любимым народным героем всего СССР?! Знала бы критика, что прототип того, на кого они нападали, был советским Пинкертоном, достойным подражания.
Когда через полгода Валентин Катаев вернулся с Зеленого Мыса в холодную, осеннюю Москву, его встретили «рабы», опасливо прижимая к груди толстенную папку. Дюма был несказанно доволен: он не ошибся, создавая трест, который, по-видимому, выполнил его указания. Но когда Катаев начал читать рукопись, то понял, что вышло все наоборот, — трест лопнул, и лишним в нем оказался именно Дюма.
— Вот что, братцы, отныне вы оба — единственные авторы будущего романа. Я устраняюсь. Ваш Остап Бендер меня доконал. — А рука мастера?! — простонали мученики идеи. — Ученики побили учителя, как русские шведов под Полтавой. Соавторы так переглянулись, что Катаев с огорчением понял: именно этого они от него и ожидали. — Но не радуйтесь. Сюжет все же мой, так что вам придется заплатить. — Чего же вы от нас потребуете? — осторожно спросил Ильф. — Я требую двух вещей. Во-первых, вы обязуетесь посвятить роман мне… — Ну, это — пожалуйста!.. — Молодые люди, вы рано ликуете, потому что второе мое требование обойдется вам не так дешево. При получении первого гонорара за книгу вы обязуетесь купить и преподнести мне золотой портсигар. Говорят, Дюма любил именно золотые портсигары.
Соавторы вздрогнули. Однако, что могли они поделать, — Дюма-отец действительно имел право быть привередливым. Но история с золотым портсигаром, как узел на петле, только начала завязываться. Итак, роман вышел, народ его полюбил, соавторы приоделись и перестали напоминать Кису и Осю на Военно-грузинской дороге, однако второе требование мэтра все никак не воплощалось в жизнь. Тот занервничал. Особенно, заметив, что соавторы стали избегать с ним встреч. И все же однажды в его квартире раздался звонок в дверь. На пороге стояли они. — Старик Саббакин, мы хотим выполнить свои обязательства. Старик Саббакин (так подписывал свои юмористические рассказы В. Катаев) подобрел душой и втащил их в комнату: — Давайте, валяйте! И они протянули Катаеву небольшой, но тяжелый пакетик, перевязанный розовой лентой. Старик Саббакин, снова почувствовав себя Дюма, развернул папиросную бумагу и вдруг побледнел. Нет, все было правильно: и портсигар, и его золотой блеск, и бирюзовая кнопочка на замке. Но размер! Это был не мужской, а женский портсигар — в два раза меньше. — Мы ведь не договаривались о том, какой должен быть портсигар — мужской или дамский, — невозмутимо прокомментировал брат Петров. — А как же Дюма-отец?! — с трудом выдохнул неудавшийся рабовладелец. — Он любил мужские портсигары. — Он любил не только портсигары, но и женщин, — подвел черту эрудированный Ильф. — Подаришь свой какой-нибудь советской мамзели. — Лопай, что дают! — завершил дискуссию неблагодарный брат Петров. — Мы целые полгода искали самый маленький портсигар — цени. А вообще, пошли в «Метрополь», обмоем золотое яичко, которое сегодня тебе снесла курочка. Справедливости ради надо сказать, что счет за обмывание портсигара, а попутно и успехи романа «12 стульев», с лихвой компенсировал разницу в стоимости мужской и дамской версий подарка. Кажется, больше других веселился сам «потерпевший»: — А вы хитрецы! Вы не только увели у меня мировой сюжет и надули с подарком, но еще и воспользовались моим монументальным образом, выведя меня в своем романе под видом инженера Брунса на Зеленом Мысу. Вот и подумалось: а ведь не менее колоритные новые герои живут и теперь рядом с нами, и сами просятся на страницы какой-нибудь новой веселой уже не советской, а постперестроечной эпопеи. Главное, чтобы нашлись очередные изобретательные соавторы, желательно с одесским талантом, замешанном на южном нахальстве. Задумайтесь над этим, может быть, это ваш шанс. Валентин Крапива
Так вот, в этом году посидеть на том стуле у вас есть особый интерес — ему исполняется ровно 75 лет, и можете не пересчитывать, вас не обманут. Вернее, юбилей не стула и даже не мастера Гамбса, который придал ему такое изящество линий. 75 лет всему гарнитуру, т.е. 12 стульям. Потому что 75 лет назад роман «12 стульев» начал печататься в журнале «30 дней». И если уж быть до конца последовательным, то история эта имеет далеко не косвенное отношение к городу, тоже не последнему под этим южным солнцем, короче, к Одессе. То, что самый веселый из великих романов написали двое одесситов, знает любой ребенок, а вот то, что писался он весело и даже с приключениями, — об этом можно догадываться, а подробности, как всегда, в журнале «Пассаж». Как полагает М. Жванецкий: надо как угодно изловчиться, но родиться в Одессе, а дальнейшее образование следует ехать получать в Москву. 
