Одна из самых больших необходимостей для нас — управлять своим языком и обуздывать его. Двигатель языка — сердце; чем полно сердце, то изливается языком. И излившееся чрез язык сердечное чувство укрепляется и укореняется опять-таки в сердце. Потому язык есть один из немалых деятелей в формировании нашего нрава.

Добрые чувства молчаливы. Излияния чрез слова ищут чувства более эгоистические, чтоб высказать то, что льстит нашему самолюбию и что может показать нас, как нам кажется, с лучшей стороны. Многословие в большинстве случав происходит от некоего горделивого самомнения, по которому, воображая, что мы слишком многосведущи и что наше мнение о предмете речи самое убедительное, испытываем неудержимое желание высказаться и запечатлеть то же мнение и в сердцах других, навязываясь им в непрошеные учителя.

Сказанное, впрочем, относится к таким случаям, когда предметы разговора бывают более или менее стоящие внимания. По большей же части многословие равно пусторечию; и в таком случае нет слов для полного изображения зол, происходящих от этого дурного навыка. И вообще многословие отворяет двери души, чрез которые тотчас выходит сердечная теплота благоговения, тем более это делает пустословие. Многословие отвлекает внимание от себя, и в неохраняемое сердце начинают прокрадываться обычные страстные сочувствия и желания, и иногда с таким успехом, что когда кончится пусторечие, в сердце окажется не только согласие, но и решение на страстные дела.

Пусторечие есть дверь к осуждению и клеветам, разноситель ложных вестей и мнений, сеятель разногласий и раздоров. Оно подавляет вкус к умственным трудам и всегда почти служит прикрытием отсутствия основательного знания. После многословия, когда пройдёт чад самодовольства, всегда остаётся некое чувство тоски и лени. Не свидетельствует ли это о том, что душа сознаёт тогда себя обокраденною?

Апостол Иаков, желая показать, как трудно говорливому удержаться от чего-либо неполезного, грешного и вредного, сказал, что удержание языка в должных границах есть достояние только совершенных мужей:Кто не согрешает в слове, тот человек совершенный, могущий обуздать и всё тело (Иак. 3, 2). Язык, коль скоро начнёт говорить в своё удовольствие, то бежит в речи, как разнузданный конь, и выбалтывает не только хорошее и подобающее, но и нехорошее и зловредное. Потому апостол называет егонеудержимым злом, исполненным яда смертоносного (Иак. 3, 8). Согласно с ним и Соломон изрёк: при многословии не миновать греха (Притч. 10, 19). И скажем с Екклезиастом, что вообще кто много говорит, тот обличает свою глупость, ибо обычно только глупый умножает словеса (Еккл. 10, 14).

Не распространяйся в долгих беседах с тем, кто слушает тебя с недобрым сердцем, чтоб, надоев ему, не сделать себя для него неприятным. Остерегайся говорить сурово и свысока, ибо и то, и другое крайне неприятно и заставляет подозревать, что ты слишком много о себе думаешь. Никогда не говори о себе самом, о своих делах или о своих родных, исключая случаи, когда это необходимо, но и при этом говори как можно короче. Когда видишь, что другие говорят о себе слишком, заставь себя не подражать им, хотя слова их кажутся смиренными и самоукорительными. Что же касается ближнего твоего и дел его, то говорить не отказывайся, но всегда говори короче даже и там, где это требовалось бы для блага его.

Беседуя, старайся исполнить заповедь святого Фалассия. Он предупреждает, что с решительностью можно говорит лишь о том, о чём знаешь наверняка, что оно истинно или ложно; о том, что сомнительно, лучше не говорить ничего, если же есть необходимость, то говорить как о сомнительном; о неизвестном же совсем не говорить.

О Боге говори со всем расположением, особенно о Его любви и благости, но и со страхом, думая, как бы не погрешить и в этом, сказав что о Божественном небоголепно и смутив слушателей.

Когда нужно тебе говорить, подумай о том, что хочется высказать, прежде чем перейдёт это на язык твой, и найдёшь, что многое из этого такое, что ему гораздо лучше не исходить из уст твоих. Но при этом помни, что и из того, что высказать кажется тебе делом хорошим, иногда многое гораздо лучше оставить похороненным во гробе молчания.

Молчание — это великая сила в деле невидимой нашей брани и верная надежда на одержание победы. Молчание очень любезно тому, кто не надеется на себя, а надеется на одного Бога. Оно есть блюстительница священной молитвы и дивная помощница при упражнении в добродетелях, а вместе и признак духовной мудрости. Святой Варсонофий ставит молчание выше богословствования, говоря: «Если ты и почти богословствуешь, то знай, что молчание более достойно удивления и славы». Поэтому бывает, что иной молчит, потому что не имеет, что сказать (Сир. 20, 6), иной потому, что ждёт удобного времени для своего слова, иной по другим причинам, «славы ради человеческой или по ревности о сей добродетели молчания, или потому, что держит сокровенное в сердце собеседование с Богом, от коего не хочет отойти внимание ума его», но вообще можно сказать, что кто молчалив, тот показывает себя благоразумным и мудрым (см.: Сир. 19, 28; 20, 5).

К тому, чтоб привыкнуть к молчанию, укажу тебе одно самое прямое и простое средство: берись за дело это — и само дело будет и учить тебя, как его делать, и помогать в этом. Для поддержания же усердия к такому труду почаще размышляй о пагубных следствиях безразборной говорливости и спасительных следствиях благоразумного молчания. Когда же дойдёшь до вкушения спасительных плодов молчания, тогда не потребуется более для тебя никаких в этом отношении уроков.