А. РОМАНОВ
Ночь миновала. Стало рассветать. По снежным вершинам малоазийского Олимпа — Ак-дага — скользнули нежные розовые тона... Синеватый туман, клубившийся по глубоким ущельям и над долинами, заколыхался, взвился, как занавес, и исчез в утреннем теплом воздухе. Из-за острых зубцов гор поднималось летучее солнце. Настал роковой день 29 мая 1453 года, день кровавой битвы изнеженной, дряхлой Византийской империи со свежими силами закаленных в боях фанатичных турок-османов. Это был последний день жизни для большинства константинопольских христиан. Солнечные лучи скользнули по золотым крестам Святой Софии, позолотили вершины обелиска Феодосия Великого, скользнули по бронзовой колонне, гордо стоявшей на обширной площади ипподрома, застыли светлыми пятнами на колоннах и портиках многочисленных беломраморных дворцов.
Несмотря на ранний час, город не спал, как не спал он уже несколько ночей, ожидая рокового удара, последней схватки со стоявшим вокруг него неотразимым, беспощадным врагом. По улицам с визгом и скрипом тянулись обозы — целые караваны длинных телег, нагруженных мешками с песком, каменными ядрами, деревянными лестницами. Между ними беспорядочно сновали толпы вооруженных воинов и мирных граждан; с плачем и воплями бегали женщины и дети; с пением церковных стихир двигалось духовенство, обходя крестным ходом и кропя святой водою крепостные стены города.
В Святой Софии всю ночь шла божественная служба. Всю ночь молились о спасении христиан и города, об избавлении от грядущей смерти и мук. Императрица всю ночь простояла в церкви пред образом Богоматери и в смертельной тоске страхе и слезах молила о помощи и заступничестве Пресвятую Деву, зостани — при дворах византийских императоров так назывались самые почетные из женщин императорского двора — подруги императрицы. Они одни возводились в свой сан с особенными обрядами и получали из царских рук лору (пояс), прополаму — знаки их почетного звания — и белый омофор. Церковь была переполнена молящимися, и в ее полумраке четко раздавались под массивными каменными сводами и слова молитв, и рыдание, и плач.
Император уже несколько дней совсем не возвращается во дворец, проводя дни и ночи у бойниц городской стены, где, кроме его воинов, стояла наемная венецианская дружина. Логофет, префекты и все высшие сановники двора стоят на стене, как простые воины, решившись дорого отдать свою жизнь, дать отпор ненавистному врагу христианства. Во дворце, в пышном хризотриклиниуме — золотой зал Юстиниана — ходят оробелые придворные, с минуты на минуту ожидая смерти. А там, с северной стороны города, где стоит высокая Генуэзская башня, сквозь легкую дымку утреннего тумана видны какие-то белые пятна. Порой доносится оттуда какой-то неопределенный шум и гул. Как выпавший внезапно снег, пятна эти укрыли холмы и протянулись на громадное, необъятное пространство, обхватив полукругом северо-восточную часть византийской столицы. Это разбиты палатки османских таборов, жадных до наживы и крови полудиких кочевников. Здесь вырос целый город, и в центре сто раскинут ярко-зеленый шелковый шатер повелителя мусульман — Магомета II.
Кричит на десятках наречий разноязыкая и разноплеменная орда, составленная чуть не из всех представителей Востока. Здесь и широкоскулые татары из степей Средней Азии, и смуглые, стройные арабы-бедуины на своих быстрых, как ветер, лошадях, и туркмены в высоких бараньих шапках, с длинными копьями в руках, и черные негры с луками и ядовитыми стрелами в колчанах, и египтяне, и смуглые народы кавказских гор. Снуют в толпе дервиши и пением стихов Корана разжигают религиозное чувство экзальтированного войска. За палатками стоят ряды катапульт и стенобитных орудий, тянется длинный ряд телег, запряженных тяжеловесными, медлительными буйволами...
Солнце уже поднялось высоко и залило своими лучами и Босфор, и горы. В турецком стане загремели литавры и бубны, завыли рога — и многотысячная толпа с громкими криками «Алла акбар!» двинулась на приступ к северным воротам города. Во главе войска на белой арабской лошади медленно ехал Магомет II. За ним двигалось широкое знамя, колыхались над толпой высокие черные бунчуки. Стремительно, как горный обвал, бросились турки к твердыням, лезли наверх по стенам, хватаясь за выступы камней, забрасывая железные крючья за зубцы стен. Целые тучи стрел темнили свет, стены дрожали от окованных железом бревен. Сверху лилась на врагов кипящая смола и вода, песок засыпал им глаза, скатывались на них огромные тяжелые камни.
Бой закипел по всем стенам, стоны умирающих и раненых, рев верблюдов, резкие звуки рогов и треск барабанов — все слилось в один протяжный дикий вой. На Босфоре длинные турецкие галеры схватились на абордаж с греческими неповоротливыми триремами, резались грудь на грудь на палубах кораблей. На далекое пространство воды Босфора окрасились ярко-алой кровью. Император сам стоял в первых рядах на южной стене, и далеко были видны белые страусовые перья его золоченого шлема. Какой-то арабский пращник вложил тяжелую каменную пулю в пращу, взмахнул пращой — и император упал. Крик ужаса огласил воздух. Весть о падении императора быстро облетела поредевшие ряды греков. Турки пробили брешь в стене и хлынули неудержимо в пролом, ворвались в город — и битва завязалась среди узких и кривых переулков старого Константинополя.
Обезумевший от страха народ — старики, женщины и дети — собрался толпой в церкви Святой Софии, где старый иерей дрожащим голосом читал разрешительные молитвы, стоя со Святыми Дарами в руках. Молча, полные отчаяния, причащались обреченные на смерть, а крики слышались все ближе. Турки уже дрались на площади у самого храма. Вот уже на крыше дворца взвилось красное османское знамя, дрожат под ударами тяжелые двери храма. Прячутся, ища спасения на хорах, обезумевшие женщины и дети. Жарко молится старик священник, прося Бога защитить и не дать на поругание Святые Дары.
Двери рухнули... Толпа турок с криком ворвалась во храм... кровь залила пол, забрызгала стены. Еще мгновение — и Святые Дары достанутся в руки османов, совершится кощунство, беспримерное в летописях христианского мира. Но в этот момент разошлись стены Святой Софии и скрыли священнослужителя, и пред глазами изумленных турок выросла непроницаемая белая стена.
Дрогнули пораженные чудом мусульмане, страх охватил их ряды — но снова зазвенели кривые сабли и ятаганы, снова нещадно полилась кровь. И вот по телам мертвых и раненых при громких криках «Алла акбар!» в храм въехал Магомет. Окровавленной рукой, одетой в железную перчатку, он ударил по одной из колонн храма, и след от удара — отпечаток его ладони — виден и доныне на штукатурке.
Гордо въехал в алтарь победитель и, подняв кверху руку с саблей, громко и троекратно произнес: «Нет Бога, кроме Аллаха, а Магомет Его пророк!»
Прошли с тех пор целые века. Горят на куполе Святой Софии золотые полумесяцы, стоят около нее высокие стройные минареты, слышится с них ежедневно зазывание муэдзина. Живут в вечном страхе приниженные христиане, торжествует ислам. Обращена в городской арсенал когда-то роскошная церковь Святой Ирины. Замазаны известкой и покрыты вычурными надписями изречений Корана фрески-иконы на стенах Святой Софии. Но когда какой-нибудь мулла водит заезжего путешественника-туриста по храму, он укажет на нишу в стене и расскажет, что здесь, за этой стеной или в ней самой, спрятан со Святыми Дарами священник, прервавший служение божественной литургии в тот момент, когда пала Святая София и к алтарю подъехал султан Магомет. А христианин-грек добавит, что наступит время, когда снова на главе Софии будет крест вместо полумесяца и вместо мусульманского призыва раздадутся молитвы Православия. Тогда внезапно откроется таинственная дверь и выйдет из нее старик иерей со Святыми Дарами, докончит прерванное служение литургии и причастит собравшихся в храме воинов Христа. «Иншалла» (так Богу угодно), — скажет мулла и прибавит, что все в руках Аллаха: и жизнь и смерть, и поражение и победа.
Из журнала «Русскiй паломникъ». 1904. №9 
);">.
);">.
