|
Южская волость Вологодского уезда в начале XVII века продолжала жить своей обычной жизнью, как жила до и после того, как жили десятки других волостей и их насельников по всей Московской Руси в те далекие времена: люди рождались и умирали, пахали землю и занимались промыслами, ссорились и мирились, временами – грешили, порой – молились и каялись. И, казалось, в серой рутине повседневных происшествий, перипетий судеб и страданий, которые выпадали на долю каждого крестьянина, мещанина, обывателя, нельзя было заметить никого, кто бы выдавался в толпе современников. И если б человек, непохожий на своих товарищей и соседей, крепкий молитвенник и постник, явился бы во плоти, его подвиг, пожалуй, остался бы незамеченным...
Вот почему при жизни этот выдающийся человек не являлся: «в мире был, и мир его не познал» (Ин 1, 10). При жизни он оставался малоизвестным, он покрывал свою добродетель ветхой монашеской ряской, оградой своего тихого монастыря. В то время это не была крепостная стена, выстроенная из белого камня, – утлый частокол лишь формально ограждал Игнатиеву пустынь от окрестных поселений. Но время шло, и в один из морозных январских дней игумен Игнатий предал свою душу в руки Божии. На погребение настоятеля не собрались жители окрестных деревень – братия в узком иноческом кругу предали тело старца Игнатия земле. Назначенный срок рядовой священник совершал над гробницей панихиды и заупокойные молитвословия, позднее панихиды стали править реже, имя приснопоминаемого старца занесли в братский синодик, а жизнь в обители потекла далее, своим чередом.
В пустынь приходили новые иноки, устремленные к молитвенному деланию, они уже не знали Игнатия лично, да и те, кто знал старца многие годы, со временем стал забывать многое из того, чему он некогда учил своих духовных детей. О себе же преподобный всегда говорил мало и неохотно, и даже ближайшие его ученики едва ли могли что-либо поведать о годах его детства и юности...
Много было скорбных и сирых в Южской волости в начале XVII века. На паперти приходского храма сидели в праздничные и будние дни слепые, по торговым рядам в базарный день волочились хромые, сироты нищенствовали по улицам больших деревень. Да и в каждой почти избе, каждом дому был свой убогий, больной человек, призираемый родными «Бога деля». Их всегда было много – не только там и не только тогда, но и во все времена, во всех волостях. Но только теперь у жителей Южской волости появился печальник, о котором они до того и не помышляли. По молитвам его стали происходить исцеления его земляков: «от святых его мощей многа чюдеса быша, яко от источника непрестанно текущаго: слепыя прозираху, глухия слышаху, немии проглаголаху...». Кто первый обратился к усопшему праведнику за помощью? Житие умалчивает об этом, однако стоило лишь призвать благодатную помощь почившего старца, как происходило сначала облегчение, а после и совершенное исцеление страдальца. В обитель потянулась вереница скорбных прихожан...
И в то самое время насельники Игнатиевой пустыни безмолвно созерцали невероятное преображение столь давно и столь обыденно знакомого надгробия отца настоятеля... Ни священноначалие обители, ни братия не осмеливались строгим словом или недобрым взглядом отгородить могилку старца от богомольцев, которые с каждым днем проходили все больший путь, чтобы собрать земельки с могилки старца Игнатия и поклониться его святым мощам. Словно в каком-то духовном оцепенении, никто из иноков не догадался начать подробную летопись исцелений: «мы же слышахом о том, нерадихом, чтобы чюдеса его писати, и в забвение положихом, и тако многа лета препроводихом». Немало прошло времени, и много чудес свершилось по молитве преподобного, когда среди братии созрело сознание необходимости составления по крайней мере заметок для будущего жития преподобного старца.
Братия стала искать информантов. И поскольку толпа богомольцев состояла преимущественно из мирян, и сам почивший старец стал в сознании братии в первую очередь врачом недугующего крестьянства, монастырский летописец обратился к «старейшинам, вельможам и всяким чинам» окрестных весей. Но те, к великому прискорбию книжника, отвечали: «Не слышахом, от киих стран был, или от града, или от веси, далних или ближних, или какова рода, славных или неславных, богатых или убогих», то есть ровным счетом – ничего, ни подсказки, ни полподсказки. Впрочем, инок, получивший послушание по составлению жития, продолжал поиски среди местных жителей, обходил селения, стучался в дубовые двери просторных сеней, заводил разговоры со старожилами, напоминал старикам о событиях их ранней молодости, надеясь так или иначе вызвать в памяти, быть может, уже почти утраченные воспоминания об умершем старце. И наконец труды кропотливого разыскателя увенчались успехом, кто-то из старожилов рассказал:
«Слышахом от старых людей и от прародителей своих: приидоша два человека на место, идеже ныне монастырь стоит. Един инок именем Игнатий, другий – Иоаким».
...Старцы, пришедшие из неизвестных земель, в скором времени разлучились: Игнатий остался на том самом месте, где стоит сейчас монастырь, а Иоаким, взяв благословение у своего наставника, переправился через реку Сару, протекающую в версте от нынешней обители. Там пустынник построил себе келейку для уединенной молитвы. Впрочем, связь между иноками ни на день не прерывалась: «друг к другу начаша ходити и беседовати о ползе душевней».
В версте к югу от обители преподобного Игнатия протекал приток Сары – река Доровица, у берега которой находился колодец, выкопанный, по преданию, руками старцев.
«И на тот кладязь ходят для здравия, тою водою умываются, и ея пиют, и со благословением началника ту воду емлют в сосуды, и в домы своя отношаху, и домашния их с верою и со благословением для здравия тою водою умываются и пьют».
Здесь красноречие сарских старожилов иссякло: сколько ни расспрашивал инок окрестных жителей, никто не смог поведать ему ничего большего. Что поделать? Книжник, по благословению настоятеля, расположил свой пюпитр у входа в гробницу преподобного Игнатия и стал подробно расспрашивать входящих и выходящих о том, что и как привело их в обитель преподобного Игнатия и что именно получили они по молитвенному ходатайству старца. Вот что из этого вышло...
Священноинок Феодосий рассказал о том, как он сам и его сын, приходской священник по имени Григорий, стали очевидцами исцеления бесноватого. Один из жителей соседнего селения по имени Карп взял в привычку «по диаволю действу и за мелину ума» в припадках ярости, которые находили на него поминутно, избивать родную мать: «яко отдоенное на матерь свою» (Пс. 130). Длилось это годами. Измученная бесконечными побоями, вдова однажды, потеряв терпение, прокляла сына... Велика сила материнской молитвы и благословения, несчетны пагубные последствия материнского проклятия! Недаром один из наиболее отчаянных подлецов в русской классической литературе – герой романа Салтыкова-Щедрина «Господа Головлевы» Иудушка – более всего в своей жизни боялся именно материнского проклятия, которое, по его разумению, могло сулить проклятому неисчислимые бедствия... Бедствия эти вскорости и обрушились на Карпову главу: «нелепая глагола, псом лая и иными животными».
В полном расстройстве ума одержимый метался по подвориям и закоулкам родного села. Все в округе с презрением смотрели на него, справедливо полагая, что дебошира постигло праведное воздаяние. В скором времени Карп стал, что называется, притчей во языцех, им стали стращать строгие родители своенравных детей. Сжалился над бесноватым родной брат Иоанн: помня его малым ребенком, он как никто другой понимал, что припадки злобы и рукоприкладство не составляли неотъемлемой части бессмертной души Карпа, но были всего лишь последствиями воздействия на нее бесовских сил. Иоанн обратился за помощью к сыну Феодосия Григорию, чтобы тот прочитал над несчастным «псалмы Давидовы и заклинательные молитвы». Григорий согласился оказать страдальцу посильную помощь, однако просил отца присутствовать при чтении молитв, направленных на изгнание нечистых духов.
Феодосий согласился. В назначенный час он вошел в избу, в которой находились Григорий, Иоанн и Карп, на тот момент относительно умиротворенный после долгого мучительного приступа беснования. Казалось, больной переживал ремиссию, однако приход Феодосия тотчас же привел его в ярость: «по многих укорительных глаголех заушив его, яряся зле». Феодосий спокойно претерпел все это: слишком хорошо ему было известно, что языком и рукою Карпа двигали силы, желающие вечной погибели каждого из людей.
В ответ на побои и угрозы Феодосий спокойно взял бесноватого за руку, помог лечь на одр и положил на грудь икону Пресвятой Богородицы. Когда Феодосий начал читать псалмы, а Григорий вместе с Иоанном опустились на колени у одра бесноватого, бес устами его воскликнул: «Не один чернец пришел: с ним и Игнатий с Лому, да и наших много». «Нашими» лукавый дух называл, очевидно, других бесов, которые, предчувствуя свое скорое посрамление, всячески старались воспрепятствовать исцелению Карпа. Бесы стали внушать больному, что Феодосий, а вместе с ним и сам преподобный старец Игнатий, невидимый для здоровых, но ясно зримый очами одержимого, пришли, чтобы растерзать и замучить его. В скорбном изнеможении заметался Карп на своем одре, но Феодосий лишь усилил свою молитву: «священноинок же со слезами псалмы пояше». И тогда, несколько мгновений спустя, бес капитулировал: «Одоле чернец и Игнатий с ним с Лому, а наши – далече». Сказав это, Карп затих и впал в глубокий здоровый сон, после которого проснулся уже совсем совсем другим – здоровым – человеком.
С трепетом дописывал инок последние строки повести Феодосия, когда, услышав этот рассказ, к книжнику подошел человек высокого роста и дородного телосложения. По одежде, осанке и здоровому виду мужчины можно было заключить, что он человек обеспеченный и едва ли терпит какие-то телесные немощи, однако судя по тому, с какой теплотой тот припадал за минуту до того к гробнице преподобного Игнатия, ясно было, что интерес его к только что услышанному рассказу едва ли был праздным. Мужчина назвался Семеном «по реклу Языковым» и оказался купцом из «веси, зовомыя Сагожи». Семен поведал о том, как получила исцеление от тяжелой глазной болезни его служанка по имени Ксения. Женщина «многа лета не видеша света, живя у господина своего». Семен же «кормил и поил ея Бога ради», до тех пор, когда от случайных гостей стало известно в Сагожах и в дому самого добросердечного купца, «что многиях люди от дальних стран и весей... от гроба святаго Игнатия здравие приемлют». Тогда Ксения умолила домашних отвести ее к гробу чудотворца Игнатия. Просьба ее была услышана, Семен распорядился сопроводить убогую в обитель Всемилостивого Спаса, прислуга выполнила его просьбу и в какой-то момент оставила слепую у мощей преподобного.
 |
| Божественная литургия в восстанавливаемом храме Спаса Нерукотворного села Спас-Лом |
Позднее, рассказывала Ксения, когда уже началось молебное пение, она почувствовала невыразимую скорбь, сердце в ней сжалось, и со всей силой, на которую была способна ее исстрадавшаяся душа, она обратилась за помощью к почившему праведнику: «Отче святый, много раз слышала я о твоем милосердии к ближним и дальним, сирым и странным, не отринь и меня, услышь и мою скорбь!» Слезы ручьем лились из незрячих глаз и застилали от несчастной узорную вязь на раке Игнатия, но всякой скорби приходит конец, и всякая слеза высыхает. Впрочем, на сей раз высохшие слезы открыли перед несчастной блики света на дубовом полу, замысловатые очертания славянских букв на крышке надгробия, взгляды изумленных поводырей и ровный блеск лампады у храмовой иконы Нерукотворного Спаса.
Узнав о произошедшем, Семен положил за правило при возможности посещать святую Сарскую обитель и поклоняться мощам преподобного Игнатия, испрашивая у того доброго здравия себе и своим домашним.
На другой день, услышав о том, что чернецы стали вести летопись Игнатиевых исцелений, в монастырь стали приходить и другие богомольцы со своими свидетельствами о помощи старца. Среди них был и крестьянин Никита Юрьев «веси, зовомыя Телешина деревни Шишовки». Никита поведал о том, какая беда случилась с его женой Ульянией. Прежде, говорил он задумчиво и как бы не понимая, как могло это прежнее состояние столь скоро измениться на прямо противоположное, жена была «зело благообразна и разума исполнена»... «Зело благообразна! – повторял он с усилием, опасаясь, как бы кто не заподозрил его в недостаточной любви к Ульяне, – многие друзья и соседи дивились ее разуму и хозяйственности...». Однако беда пришла внезапно: в том же году, 16 августа, женщина «впаде в болезнь и изумлена бывши». Мужу Ульяна «досадительная вещаше», приходящих в дом встречала побоями, в припадке беспричинной ярости стала крушить домашний скарб и «сосуды домоныя сокрушаша». Кончился приступ сумасшествия полным изнеможением и упадком сил, после которого тело несчастной распухло, а разум окончательно покинул. Прошло немало времени, пока Ульяна не увидела себя во сне «в ыгнатиеве пустыни в церкви з братиею». И после того стало ей легчать. В скором времени Никита отвез ее в обитель, «сущи еще изумлене». Там, у гроба преподобного, при звуках молебна, Ульяна окончательно исцелилась.
Потом приходил в обитель крестьянин Савва Минин и рассказывал о том, как с «Христова дни»[1] до памяти бессребренников Косьмы и Дамиана[2], то есть более чем на полгода, «случися ему болезнь тяжка: опухли ноги по колени», так что он не мог сделать ни шага без посторонней помощи. Наконец страдалец вспомнил о бесчисленных чудесах, происходящих по молитвам Сарского игумена Игнатия, и тотчас же обещал, как только ноги станут его держать, совершить паломничество в его святую обитель и со слезами вымаливать у преподобного старца здравия души и телеси. «И по обещании Савинове преста болезнь, и бысть здрав».
 |
| Храм Спаса Нерукотворного села Спас-Лом |
Много других рассказов услышал инок-списатель в тот день, как и в последующие дни, еще более повестей остались незаписанными тогда и теперь, но и тогда, и потом и он, и другие насельники Игнатиевой пустыни, становясь свидетелями новых исцелений и перечитывая ветхие листы первоначальной рукописи, не переставали благодарить Бога и Его Матерь за то, что сподобились молиться и спасаться под кровом такого отзывчивого и скоропослушного старца, как преподобный Игнатий Ломский.
|
